Правда меняется
Ощущать, что жизнь бессмысленна только потому, что индивидуальное «я» не может быть вечным, — это всё равно что влюбиться в крошечный клочок земли, когда в твоём распоряжении весь мир.
—Алан Уотс[1]
В декабре 1985 года на конференции в Финиксе, посвящённой столетней годовщине психотерапии, психиатр Рональд Дэвид Лэйнг продемонстрировал свой терапевтический метод в публичной беседе с бездомной женщиной, которая накануне вечером пришла в приют прямо с улицы. Лэйнг и женщина находились в закрытом помещении, и она знала, что за ними «следит» видеокамера, и что трансляцию с камеры показывают нескольким тысячам человек в соседнем зале.
Начав говорить, она сделала ряд абстрактных богословских утверждений о природе Вселенной. Лэйнг вовлёк её в разговор и высказал ей свои размышления ту же тему. У них состоялась довольно приятная беседа, во время которой он слушал её, а она слушала его. В конце разговора он сказал: «Сейчас мне нужно выйти к аудитории и обсудить с людьми наш разговор», а она сказала: «Ну, я пойду с вами». Так что она вышла и села рядом с Лэйнгом среди экспертов, отвечавших на вопросы из зала.
С точки зрения Лэйнга, его взаимодействие с этой женщиной говорило само за себя. Это было примером того, что такое терапия: вовлечь другого человека, понять, кем он является, позволить ему быть самим собой и понять, что он понят, а затем позволить ему понять, кто такой терапевт, какой он и во что он верит.
Некоторые психиатры, социальные работники и психологи в аудитории упрямо спрашивали, что же имело терапевтическую ценность во время взаимодействия: «Что вы сделали? Каков был результат? Каков был эффект?» Откуда Лэйнг узнал, что он вообще что‑то сделал? Стоило ли это делать? Поможет ли это ей измениться?
В ответ Лэйнг говорил в основном о самодостаточности взаимодействия, утверждая, что контакт между ним и женщиной состоялся. Они вступили в контакт как люди, и в этом и был смысл. Лэйнг даже сердито посоветовал одному настойчивому вопрошающему сесть и позволить задать вопрос кому‑то ещё, потому что он устал от каверзных вопросов — которые, казалось, продвигали идею о том, что целью терапии должно быть нечто иное, чем простой опыт контакта. С точки зрения Лэйнга, спрашивающий мог рассматривать терапию только как ситуацию, в которой терапевт манипулирует клиентом, заставляя его изменить своё поведение. Целью Лэйнга, как он продемонстрировал, было просто присутствовать рядом с человеком и позволить ему выработать способ общения с вами. Поддерживая её в поиске собственного способа существования в этои мире, он установил с ней связь — такую, что, когда он вышел обсудить их разговор с аудиторией, она вышла с ним, чтобы оказать помощь и посмотреть, чему ещё она могла бы научиться.
Многие из присутствовавших терапевтов не могли понять, что одного только разговора было достаточно для терапии, потому что они искали доказательства изменений исключительно в соответствии с определённой концептуальной схемой: «улучшенная» пациентка должна была исправить своё поведение, поменять свою речь, сказать определённые вещи и т.д. Привязанность к этой концептуальной схеме помешала некоторым присутствующим увидеть другие виды изменений, такие как изменения в готовности, образе жизни, расслабленности и открытости, которые были очевидны в поведении женщины после её работы с Лэйнгом.
Дело в том, что, независимо от суждений терапевтов, люди уже выработали и будут вырабатывать свои способы существования в мире. Но их контакт с миром меняется, когда с ними контактируют. Правда меняется для них, когда их слышат. Один творец мира в беседе с другим.
Я согласен с Лэйнгом и разделяю его цель, но с одним дополнением: мне интересен разговор о нашем разговоре, который включает в себя возможность сознательно жить как творец. Когда я участвую в разговоре, в котором я общаюсь с другим человеком, слушая его, я хочу поговорить с создателем этого разговора. Я хочу поговорить с творцом и хочу поговорить о творении. Люди, интересующиеся творением, замечают, что замечаемое меняется. Изменение в восприятии приводит к бегству от самоисполняющегося пророчества предыдущего восприятия мира и себя и ведёт в новый мир, и этот процесс происходит снова и снова.
Выживать или быть живым
У всех нас есть сложности с тем, чтобы быть живыми, а не просто выживать. Обычно, если не происходит чего‑то катастрофического, мы остаёмся в мире концепций и испытываем трудности с настоящим восприятием. Мы не воспринимаем, потому что предпочитаем комфорт и безопасность уже «познанного», а не неопределённость переживаний.
Уильям Коулз, преподаватель творческого письма, говорит о своих учениках: «В конце концов, студентам трудно писать потому, что им трудно читать; и им трудно читать, потому что они не слышат; и они не слышат, потому что они не тратят время на то, чтобы выслушать. Та же самая трудность, кстати, лежит в основе тех проблем, с которыми они сталкиваются, будучи инженерами, или биологами, или лингвистами, или гражданами, или родителями, или сыновьями, или мужьями».[2].
Перефразируя Коулза: людям трудно жить, потому что им трудно думать; им трудно думать, потому что они не воспринимают посредством своих чувств; и они не воспринимают посредством своих чувств, потому что не прерывают постоянное перетасовывание в своём сознании изношенных, но знакомых понятий. Та же самая трудность лежит в основе того, что им трудно быть мужьями, жёнами, отцами, сыновьями, дочерьми, друзьями и любовниками. Воспринять и осмыслить с чистого листа, а не переосмыслить — вот в чём вся сложность. Человеку приходится снова и снова открываться и выводить себя за рамки предубеждений. Это похоже на смерть. Оживление всегда похоже на смерть, потому что вы отказываетесь от своей прежней умозрительной системы ценностей, взглядов и верований — своей прежней личности — ради нового и неопределённого начала. Процитирую э.э. каммингса снова: «Большинство людей, исходя из своей нерушимой самоотверженности, мечтают о непробиваемом костюме, который защищал бы их от возможного рождения. Невероятно, но если бы люди рождались дважды, то большинство называло бы это смертью»[3].
Мы с вами думаем, что мы извлекли уроки из опыта и что важно помнить эти уроки. Мы учимся на опыте, но эти уроки не так полезны, как мы думаем. Чаще всего мы неточно записываем искажённый опыт, и балдеем от собственного самодовольства по этому поводу. Эти записи становятся темницей сознания. Эту темницу памяти нужно изживать, а не обживать.
Пропагандируя изживание господства разума, я говорю не о чём‑то совершенно новом в истории, а лишь о чём‑то относительно новом в западной истории. Йога (название происходит от санскритского йодж, что означает «соединение», «связь») — это то, что соединяет воедино интеллект и дух, или бытие и сознание, и в первую очередь касается именно той темы, которую мы сейчас рассматриваем. В тысячелетней философии и практике йоги, кратко изложенной в «Йога‑сутрах» Патанджали, противодействию искажениям ума уделяется первостепенное внимание.
В санскрите существует форма, которая позволяет изложить всё, что известно о любой области знания, в 100 сутрах, или стихах. Это короткие фразы, ограничивающиеся высказыванием не длиннее пары строк, организованные в соответствии с определённой формой. Первая сутра сообщает, о чём эти сутры. Например, если бы нам пришлось объединить всю совокупность знаний, которую мы называем физикой, в сто утверждений, первое утверждение было бы таким: «Это сутры физики». Тогда у нас осталось бы 99 утверждений, охватывающих всю физику. Вторая сутра обозначена как наиболее полный обзор всей работы и практики рассматриваемой области. В нашем примере мы должны были бы во второй сутре в одном утверждении суммировать, что такое физика. Патанджали написал «Йога‑сутры», когда йога существовала уже несколько тысяч лет. Ко времени написания «Йога‑сутр» было разработано множество различных методов практики йоги: карма‑йога, бхакти‑йога, тантрическая йога, кундалини‑йога, хатха‑йога и так далее. Эти йоги служения, любви, секса, работы, физического здоровья и философии йоги прошли через буквально тысячи лет развития. Вторая сутра «Йога‑сутр», наиболее полно охватывающая весь предмет, говорит: «Суть Йоги заключается в удержании материи мысли от принятия ею различных видоизменений.»[4] [выделение моё — Б.Б.].
Видоизменениями разума являются воспоминания, принципы, выводы, мораль и убеждения. Говорить правду — это особая «йоговская» практика, необходимая в наше время для их подавления.
Перерасти стадию развития, на которой мы учимся врать
Нормально, что мы все научились лгать. Обучение тому, как лгать и скрываться — необходимая стадия развития, критически важная для того, чтобы справляться с жизнью и ориентироваться в мире. Когнитивное и личностное развитие не может происходить без развития базовых навыков лжи. Мы учимся сжато выражать опыт, и тогда каждый из нас индивидуально сталкивается с проблемой редукционизма. Ложь является результатом редукционизма — сжатого выражения памяти и категоризации опыта, естественным образом усвоенного нами в процессе взросления. Когда мы начинаем мыслить категориями, мы исключаем значительную часть опыта; тем не менее, нам необходима эффективность, достигаемая мышлением категориями.
Изучая категории ради эффективности, мы в то же время учимся избегать опыта. Годовалый ребёнок сидит во дворе и смотрит на пролетающий самолёт. Ребёнок слушает рёв самолёта, смотрит, как солнце сверкает на крыльях, наблюдает его движение, смотрит на след самолёта, продолжает смотреть на след самолёта после того, как самолёт улетел. Самолёт привлекает его пристальное внимание. Когда тому же ребёнку исполнится около трёх лет, он поднимет глаза, увидит самолёт, подумает: «О да, самолёт», а затем посмотрит вниз и пойдёт по своим делам. К этому времени он уже научился категоризировать опыт смотрения на самолёт и прослушивания самолёта, так что ему больше не нужно смотреть и слушать. Заметив самолёт и применив категорию «самолёт», он затем отвлекает своё внимание от своего переживания самолёта и переносит его куда‑то ещё. Возможность сделать это повышает его эффективность. Таким образом, почти все мы становимся более эффективными. В противном случае мы бы всю жизнь смотрели на самолёты.
Проблема заключается в том, что мы начинаем относиться к людям, которые являются крайне непредсказуемыми явлениями, тем же образом, каким мы относимся к весьма предсказуемому явлению полёта самолёта. В результате иногда знакомые нам люди делают что‑то новое и непредсказуемое после того, как мы перестаём наблюдать за ними и оперируем только категорией, которую они представляют. В результате мы упускаем много нового в мире.
Ребёнок, научившийся не смотреть на самолёт, является примером простого редукционизма. Эмоционально нагруженный редукционизм, подобный заключению маленького Стивена в рассказе «Мудрость, нисходящая свыше» (отрывок из которого приведён в главе «Бытие подчиняется сознанию», представляет собой тот же вид обучения, но с примесью чувства обиды и гнева. Эмоционально нагруженный редукционизм ребёнка становится жизненной философией и мировоззрением взрослого человека.
Таким образом, системы категорий прошлого съедают нас заживо. Они разрушают нашу живость, захватывая вcё наше внимание так, что мы морим себя голодом, не замечая своей жажды простого контакта с людьми и повседневными переживаниями. Достаточно потерявшись в лабиринте категорий, мы так и не встречаем никого нового. Мы встречаем только наши представления о людях, которых мы когда‑то знали. Мы учимся ненавидеть людей за то, что они напоминают нам о стереотипах, существовавших в нашем сознании до встречи с ними, и никогда не встречаем никого нового, и мы погибаем голодной смертью от одиночества.
Образ себя и мы сами
Что мы имеем в виду, когда говорим о «нас самих»? Что означают слова, которыми мы пытаемся описать своё так называемое «Я»? Моё собственное «Я» неописуемо, как и ваше. Моё описание самого себя является мной не больше, чем описание розы является розой. Как говорит Тим Голви в своей книге «Внутренняя игра в гольф»: «Представление о себе является только изображением настоящего себя. Точно так же, как фотография является двухмерным представлением чего‑то трёхмерного, и не может передать каждую деталь и перспективу самого объекта, наше представление о себе никогда не сможет охватить наш истинный потенциал»[5].
Представление о том, кто мы и как нам следует себя вести, является для нас существенным ограничением. Бегство от сознания происходит вопреки, а не благодаря нашему представлению о себе, вне зависимости от того, хорошее оно или плохое. Любой, кто думает, что хорошая самооценка важна, тупое трепло. Если ваш психотерапевт говорит вам такое — найдите другого.
Единственный способ сказать правду, говоря о своём так называемом «Я» — это представить его как имеющийся у вас образ. Вы воображаемый человек для самого себя. Вам бы хотелось, чтобы другие люди представляли вас именно таким, каким вы этого хотите. Вы тратите много времени на создание своего образа в глазах и сознаниях других. Это интересная игра, но если вы превращаете её в смысл жизни, то эту жизнь вы тратите впустую. Подчиняясь правилам этой игры, люди теряют ту игровую свободу, благодаря которой они изначально начали играть в игры. Когда вы говорите о себе, вы не можете говорить правду ни о чём, кроме своего воображения.
Описательные слова вызывают чувства, которые приходят, а затем уходят. Таким образом, даже когда вы говорите честно в данный момент, описывая то, что вы испытываете, это часто перестаёт быть правдой. Это может расстраивать, но истина опыта эфемерна по своей сути. На самом деле она настолько мимолётна, что язык не поспевает за ней. Итак, когда вы описываете свой опыт, и истина меняется для вас, вы можете быть уверены, что сказали правду, хотя вы также знаете, что то, что вы только что сказали, больше не является правдой.
Хорошим примером этого являются люди, которые «влюбляются», но потом что‑то идёт не так. В 1986 году Джон любил Мэри больше, чем свою жизнь, и она любила его так же. В 1990 году они развелись. Что произошло между этими датами? Они блаженно провели вместе три дня выходных в марте, занимались любовью семь раз, наслаждались чувствами друг к другу и были счастливее, чем когда‑либо. Они хотели сохранить память об этом блаженстве. Они собирались сделать всё возможное, чтобы заботиться друг о друге, выразить благодарность и вкладываться в сохранение этой любви. Они не хотели, чтобы это изменилось. Время от времени они переживали что‑то, что не вполне соответствовало этим стандартам. Попытки сделать так, чтобы всё было как раньше, со временем переросли в обязательства, за неисполнение которых они начали обижаться друг на друга. Прекрасное начало стало основой для сравнения. Джон сидит в барах и слушает, как Хэнк Уильямс поёт: «Почему ты не любишь меня, как когда‑то? Почему ты гоняешь меня, как ефрейтор солдата?»[6]
Том Роббинс писал в романе «Натюрморт с дятлом»: «Самый важный вопрос на самом деле только один. И звучит он так: кто знает, как удержать любовь?»[7] Но вы не можете. Вы просто позволяете любви приходить и уходить. Тогда возникает новое пространство для новой любви. Без этого пространство для любви перестаёт существовать, занятое её прахом и собачьей чушью.
Когда вы говорите о происходящем в настоящем моменте в описательной форме, и это происходящее меняется — вы говорите правду. Неважно, что всё уже не так. Не беспокойтесь об этом. Так обстоят дела, и это хорошо, что они обстоят так. Это веселее и это не так скучно, как попытки уследить за всем. Это и называется свободой.
Это переживание свободы вовсе не является большим достижением для неразумных существ. Собаки бегают свободно. У них нет осознания свободы, потому что им нечем её измерить, и у них нет несвободы, с которой можно было бы её сравнить, и у них нет идеалов или образов совершенного дог‑матизма, которые могли бы их сдерживать, если только они не особенно хорошо обучены послушанию. К счастью для нас, свобода резко выделяется на фоне доведения себя до умопомрачения собственным сознанием — чему нам, конечно, придётся научиться, чтобы повзрослеть. Возможность, которую создаёт порабощение сознанием, заключается в том, что человек может научиться ценить свободу. Когда мы научимся ценить свободу, мир станет местом созидания, а не местом, оккупированным сознанием. Сознание станет врагом, который был побеждён и превращён в союзника.
Watts, Alan (1951). The Wisdom of Insecurity. New York: Pantheon Books. Перевод указан по изданию: Алан Уотс. Мудрость уязвимости. Послание веку тревоги. «София Медиа», 2022. ↩︎
Flournoy, Don (Ed.) (1970). The New Teachers. Chapter by William Coles, Jossey-Bass. (Перевод выполнен заново по тексту автора — прим. пер.) ↩︎
cummings, e.e. (1972). Complete Poems. New York: Harcourt Brace Jovanovich. (Перевод выполнен заново по тексту автора — прим. пер.) ↩︎
Pantanjali, (J. H.Woods, Trans.) Yoga Sutras. Delhi: Motilal Banarsidass. Перевод указан по изданию: Патанджали. Йога‑сутра. Перевод А.И. Фалькова. Москва, «Молодая гвардия», 1992 (Антология «Фантастика, чудеса и тайны»). ↩︎
Gallwey, W. Timothy (1981). The Inner Game of Golf. New York: Random House, Inc. (Перевод выполнен заново по тексту автора — прим. пер.) ↩︎
Автор не указал источника этих строк — это песня "Why don't you love me" с сингла 1950 года. Перевод выполнен заново. (прим. пер.) ↩︎
Robbins, Tom (1980). Still Life with Woodpecker. New York: Bantam Books. Перевод указан по изданию: Том Роббинс. Натюрморт с дятлом. Перевод Н.С. Сечкиной. Москва, «АСТ»/«Астрель», 2005 (серия «Альтернатива»). ↩︎