Морализм
В процессе взросления дети учатся абстрагировать, обобщать и оценивать. Они эмоционально привязываются к сделанным ими в течение этого обучения выводам и суждениям. Они учатся предсказывать и управлять событиями будущего, запоминая болезненные эпизоды и стараясь избегать таких эпизодов в будущем. Они запоминают приятные эпизоды и стараются воссоздавать их. Жизнь превращается в художественное произведение, и вся работа заключается в том, чтобы запомнить все эпизоды, вывести мораль из всего произведения, и использовать моральные наставления для того, чтобы поступать мудро, или чтобы не пострадать, или чтобы не выглядеть дураком. Вырастая, дети в конце концов приходят к тому, что не могут перестать жить внутри своих повестей, и они, словно заядлые игроки, продолжают делать это до тех пор, пока в конце концов не исчерпают силы или ресурсы. Это — морализм, болезнь, от которой все мы страдаем. Он неизлечим. Его можно только контролировать и жить с ним — как с герпесом или диабетом.
Большая часть людей считает, что мораль полезна и что дети должны получать моральное воспитание. Большая часть людей растят детей для жизни в тюрьме морализма, в которой они живут сами. Большая часть учителей считают, что их основная обязанность — учить детей вести себя правильно, поступать правильно и быть сознательными. У каждого взрослого есть целая куча ценностей, которым, как они думают, они должны научить детей. Немногие из этих людей осознают, каким способом детей учат чтить эти ценности. Школы являются основными проводниками, ответственными за распространение болезни морализма.
Морализм у взрослых характеризуется истерической верой в сознание. Мы все смертельно больны морализмом. Всё человечество может умереть от него.
Передача знаний от одного поколения к следующему неплохо задумана, и она явно восторжествовала как эволюционное достижение. Появившаяся в результате эволюции самовоспроизводящаяся машина, генерирующая идеи, похоже, сработала. Человечество захватило мир. Способность действовать на основании накопленной информации и передавать дальше огромные объёмы этой информации — основной фактор, способствующий выживанию сильнейшего животного на планете.
Парадоксально, что наш механизм выживания оказался в конечном счёте суицидальным. Он позволил нам массово производить товары народного потребления, обеспечивающие нам комфортный образ жизни, который в конечном счёте убивает нас; разработать технологии для массового уничтожения людей и окружающей среды; и обосновать неумолимое уничтожение миллионов жизней, обречённых на нищету, болезни и насилие. Если теперь мы не исправим некоторые сбои в нас самих, то нам грозит вымирание от собственной эволюции — возможно, всего за пару десятилетий. Если мы не справимся, то вся история человечества окажется лишь короткой вспышкой во времени, в конце которой технический прогресс, превзошедший психоэмоциональную эволюцию, привёл к вымиранию всех особей.
Грегори Бейтсон говорил, в своём спокойном и беспристрастном стиле: «Любой вид может зайти в эволюционный тупик, и я думаю, что это в некотором роде ошибка, если вид участвует в собственном истреблении. Человеческий вид, как мы все знаем, теперь может истребить себя в любой момент.» [1]
Мы достигли эволюционного кризиса морализма. Наши шансы преодолеть этот кризис сознательности, само собой, неизвестны. Возможно, что наиболее вероятно уничтожение либо вида, либо мира, предоставляющего контекст для морализма, либо и того, и другого.
Как контролировать заболевание морализмом
Взрослые моралисты — всегда злые люди. Чем больше моралист сталкивается с банальным старым опытом, тем более истеричным он (или она) становится. Мы все закатываем истерики, но некоторые из нас расслабляются и приходят в себя чаще, чем другие. Некоторые из нас действуют из состояния истерического морализма большую часть времени. Знаменитые политические моралисты вроде Джозефа МакКарти, Спиро Агню, Дж. Эдгара Гувера, Гитлера и Джона Эшкрофта — выдающиеся прообразы этого заболевания в нашей культуре.
Адвокаты чаще представителей любой другой профессии обращаются ко мне за терапией, и это не совпадение, ведь огромную часть их навыков составляет умение жить по правилам. Одно из важных правил, согласно которому они пытаются жить, выглядит так: надлежащий способ злиться заключается в споре по правилам. Они часто пытаются применить это в своей личной жизни, с полным отсутствием успеха. Постоянные споры в попытках убедить других в своей правоте чрезвычайно плохо работают в межличностных отношениях, и мы все знаем это — но, похоже, не можем остановиться.
Образование на юридическом факультете подчёркивает идиотизм, заранее встроенный в нашу культуру. Обучение на юрфаке начинается с запоминания правонарушений — формального изучения судебных дел из прошлого и принципов, которые они отражают — и дальше всё становится только хуже. После трёх лет обучения выпускник обычно делает следующий шаг в сторону юридической карьеры: сдаёт экзамен на адвоката, для которого он (или она) должен пройти дополнительный курс, чтобы запомнить судебные дела, принципы, обобщения и оценки. Потенциальный член коллегии адвокатов перед экзаменом знает, что он должен получить баллы, попадающие в лучшие 50% баллов тех, кто сдаёт экзамен — или он провалится. В округе Колумбия вы можете подать на апелляцию и потребовать изменения баллов, если ваши баллы попали в худшую половину, но не сильно отличаются от проходных. Тем не менее вам не сообщат ваши новые баллы до проведения следующего экзамена. Если вы хотите быть уверены, что сможете работать адвокатом, вам лучше написать экзамен снова, даже несмотря на то, что вы, возможно, уже сдали его. Это должно преподать вам урок: если вы хотите быть адвокатом, то надо делать то, что вам говорят, вне зависимости от того, насколько это глупо или несправедливо. Это продолжается год за годом с единственной видимой целью: убедиться, что вы научились целовать задницу культурно одобряемым способом.
Если вы из тех отличников, кто добивается многого, то преодолев эту планку, вы, скорее всего, от трёх до семи лет будете работать 70-80 часов в неделю на юридическую фирму, пытаясь «стать партнёром». После того как вы, пройдя множество дополнительных испытаний, докажете, что научились целовать задницу в любых обстоятельствах, вы можете стать партнёром. К тому времени, как вы им станете, вы будете трудоголиком, так что вы будете держать темп по привычке — но ещё и потому, что вы не будете представлять, чем ещё, чёрт возьми, можно заниматься в жизни кроме работы и учёта принципов.
Именно из этой группы лиц мы выбираем наших политических представителей. Выходцами именно из неё являются судьи. Несмотря на то, что выученное заболевание морализмом широко распространено среди представителей всех профессий, адвокат средних лет является квинтэссенцией этого заболевания. Адвокаты наилучшим образом отражают то, каким сегодня является человечество. Они — разум нашей культуры.
Одна из вещей, которая помогает прогрессировать этому заболеванию моральной истерией — оторванность от идентификации себя через свой опыт. Тяжёлый физический труд ради выживания удерживал людей в контакте с окружающим их миром. Когда жизнь требует меньше тяжёлой работы и больше думания и решения проблем, то остаётся меньше возможностей отвлечь внимание от разума более насущными проблемами ежедневного выживания. Разрыв, созданный недостатком базирования на собственном опыте, делает нас зависимыми от идей, принципов, правил, ценностей и воображения, используемых в качестве основных способов ориентации. Эти идеи и ценности крепко удерживаются тем же способом, которым подростки цепляются за роль, когда они присоединяются к банде, или становятся христианами, или кришнаитами, или влюбляются, или женятся сразу после школы. Мы боимся, что без ролей и правил мы потеряем контроль над собой. Мы сойдём с ума. Мы потеряем рассудок. Чем интенсивнее мы защищаем эти правила и роли, тем дальше мы отдаляемся от базирования на собственном опыте.
После достаточной практики в ролевых играх и идеализме, весь наш способ ориентации в мире основывается на принципах ориентации, а не на способности реагировать по мере необходимости, основываясь на нашем восприятии. Этот морализм, эта паутина, захватывающая человеческую живость — калечащая болезнь. Она есть у всех нас. Она смертельна. Её невозможно вылечить. Она чертовски хуже герпеса. Она опаснее СПИДа. Она — в наших школах. Она — в наших умах. Она — в кровеносной системе нашей культуры. Она есть в этой книге.
Иногда я получаю письма от людей, которые слышали, что я эксперт в области управления стрессом. Они просят меня подсказать им, как они могут справиться со стрессом и различными психосоматическими расстройствами. Они хотят рекомендаций о том, как им вести себя и что им делать. Когда я пишу им ответ, я знаю, что всё, что я им скажу, скорее всего им не поможет. Любой совет, который я им дам, будет использован в качестве очередного принципа, которым они будут бить себя по голове — что и являлось исходной причиной проблемы. Моралисты, читающие о способах справляться со стрессом, просто превращают эти способы в новые правила, которые они используют для того, чтобы подавлять себя. Люди, пытающиеся покакать каждый день ровно в 7 утра, вне зависимости от того, хотят они этого или нет, отличаются от людей, которые какают тогда, когда чувствуют такую потребность. Дж. Эдгар Гувер умер от инсульта. Возможно, его кровеносный сосуд разорвался от праведного негодования. Мне нравится представлять себе, что в этот момент он читал книгу об управлении стрессом.
Полезависимость и поленезависимость
За последние тридцать лет был проведён ряд экспериментов для изучения того, что психологи называют «полезависимостью» и «поленезависимостью». [2]
Представьте себе следующее: испытуемого сажают в тёмную комнату. В трёх метрах перед ним стоит другой человек, держащий светящуюся квадратную рамку, в которой находится светящийся прямой стержень. Комната затемнена; испытуемый не может видеть ничего, кроме рамки и стержня. И рамка, и стержень закреплены на оси так, что они оба могут вращаться в любую сторону.
Испытатель, держащий рамку и стержень, вращает их случайным образом некоторое время. Потом рамка останавливается, а стержень некоторое время продолжает движение. После этого испытатель говорит испытуемому: «Скажите мне, когда стержень будет расположен строго вертикально, так же как и стены вокруг нас».
Некоторые люди будут определять вертикальность стержня, используя рамку как систему отсчёта. Такие люди называются «полезависимыми», потому что их суждения зависят от контекста или поля, предоставленного рамкой, для определения того, вертикально ли расположен стержень.
Другие люди будут определять расположение стержня относительно собственного тела. Такие люди называются «поленезависимыми», потому что их суждения не зависят от квадратной рамки как от точки отсчёта.
В другом варианте этого эксперимента испытуемого привязывают к стулу, который может наклоняться в стороны, внутри комнаты, которая тоже может наклоняться. Моторы наклоняют комнату и стул и в какой‑то момент останавливают их в случайном положении. Испытуемому предлагают сказать управляющему моторами испытателю, как именно надо двигать стул, чтобы выровнять своё положение в пространстве. Полезависимые испытуемые пренебрегают наклоном до 33 градусов и, если они наклонены в ту же сторону, что и комната — то говорят, что они расположены параллельно стенам. Как и те, кто полагается на рамку для определения угла поворота стержня, эти полезависимые люди полагаются на наклон комнаты для регулировки наклона стула, на котором они сидят, несмотря на то, что их собственные тела сообщают им, что они сидят не вертикально.
Дальнейшие исследования показали, что полезависимость коррелирует с социальной зависимостью. Полезависимые, социально зависимые люди принимают сигналы от внешних систем отсчёта. Поленезависимость коррелирует с социальной независимостью и креативностью. Художники обычно поленезависимые. Те, кто учатся полагаться на правила больше, чем на собственную пятую точку — вроде адвокатов — обычно полезависимые. Католические церковно‑приходские школы — прекрасный способ достижения полезависимости. Из учеников таких школ, как и из студентов юридических факультетов, лучше получаются овцы, а не люди. Католическое образование и юридические факультеты исправно поставляют мне многих несчастных людей в качестве клиентов для психотерапии. Я должен быть благодарен. Эти люди ищут спасения от их образования. Проблема в том, что все они хотят, чтобы я сказал им что делать, чтобы они могли упорно стараться делать именно это, и быть в этом лучше всех остальных, и получать хорошие оценки, чтобы Бог полюбил их.
Зависимость от внешней системы отсчёта для социального ориентирования приводит вас к попыткам манипулирования другими людьми для того, чтобы получить то, что вы хотите, вместо того, чтобы получать это самостоятельно. Хорошо обученный полезависимый клиент обычно старается направить психотерапевта так, чтобы тот сказал ему делать то, что он и так собирался делать, но боялся быть обвинённым в неудаче — так, чтобы если у него не получится, он смог бы обвинить специалиста, который посоветовал ему такое.
Фритц Перлз сказал в 1946: «Принципы заменяют независимый взгляд на жизнь. Их обладатель окажется затерянным в океане событий, если потеряет возможность направлять свои действия по этим устойчивым ориентирам. Как правило, он даже гордится ими и считает их не недостатками, но источником силы. Он цепляется за них вследствие недоразвитости собственной способности к непредвзятому суждению.» [3]
Мы все боимся отказаться от нашего морализма. Мы все боимся, что если мы откажемся от него, мы перестанем управлять собой. Мы будем делать что‑то плохое, или странное, или безумное. Мы можем сойти с ума.
Эрик Эриксон в биографии «Молодой Лютер», размышляет об этом: «Возможно когда‑нибудь появится хорошо информированное, хорошо обоснованное и в то же время страстное общественное убеждение в том, что самый смертный из всех возможных грехов — это калечить детскую душу, ибо такое увечье подрывает жизненный принцип доверия, без которого любое человеческое действие, каким бы благим и правильным оно ни представлялось, предрасположено к извращению деструктивными формами сознания» [4] [выделение моё — Б.Б.].
Когда мы берём невинных и открытых детей и тренируем их быть моралистами, мы вместе с этим тренируем их лгать. Морализм и враньё идут рука об руку. Возведённые в принципы попытки быть «хорошим» и «выглядеть хорошо в глазах других людей» напрямую ведут к вранью. Если вы сможете обмануть монахинь, убедив их, что вы такой хороший, как они от вас хотят, то вы сможете тайно делать всё что хотите. Жёстко навязанные моральные установки отрывают детей от базирования на собственном опыте, от их доверия к миру, основанном на пребывании в нём, и превращают в добросовестных страдающих мучителей следующего поколения. Как говорил Эриксон, «Ребёнок, которого вынудили из боязни притворяться, что он лучше, когда он на виду, чем когда его не видят, предоставлен размышлениям о том времени, когда он будет обладать грубой силой, чтобы заставлять других быть более нравственными, чем он когда‑либо думал быть сам.» [5]
Смертельная хватка, с которой некоторые держатся за принципы, является источником несчастья и злости. Мы можем принять моральное решение, что люди должны отстать от себя и от других людей, но это — всего лишь ещё один бессильный морализм.
Если морализм настолько распространён и настолько влиятелен в нашем обществе, как я это описал, то как возможно использовать это заболевание? Другими словами, как мы можем держать его под контролем и творчески подходить к его использованию — вместо попыток вылечить его? Контроль над заболеванием морализмом достигается путём рассказывания правды так, как это делают дети до того, как теряют свою наивность.
У меня есть это заболевание. Я хочу использовать его, а не быть использованным им. Как я могу не просто справиться с критическим, самоосуждающим, грубым со своими ближними собой, но ещё и использовать его для того, чтобы быть счастливым, продуктивным и живым? Я, мои клиенты и друзья достигли успеха в управлении морализмом, рассказывая правду.
Ужас в том, что никто другой не может предсказать, что произойдёт с вами, если вы попытаетесь избавиться от своего морализма. Только вы можете это выяснить, отказавшись в некотором роде от защиты своего морализма. Принятие этого риска — движение в сторону независимости.
Самостоятельность — это поленезависимость. Моральная истерия — это полезависимость. В моей работе наиболее интересные вопросы звучат так: может ли тот, кто научился быть полезависимым и социально зависимым, выучиться независимости? Можно ли превратить морализм из угрожающего жизни заболевания в контролируемое?
Ответ на оба вопроса: «да» — если человек готов говорить правду.
Bateson, Gregory (1979). Mind and Nature. New York: E. P. Dutton. Перевод указан по изданию: Грегори Бейтсон. Разум и природа. Перевод А.И. Фета. Philosophical arkiv, Sweden, 2016 ↩︎
Asch, Soloman, et al. (1965). Journal of Abnormal and Social Psychology. (Перевод выполнен заново по тексту автора — прим. пер.) ↩︎
Perls, Frederick S. (1969). Ego, Hunger, and Aggression. New York: Random House. Перевод указан по изданию: Фредерик Перлз. Эго, голод и агрессия. Под редакцией Д.Н. Хломова, «Смысл», Москва, 2000. ↩︎
Erikson, Erik (1962). Young Man Luther. New York: W. W. Norton & Company, Inc. Перевод указан по изданию: Эрик Г. Эриксон. Молодой Лютер, «Медиум», Москва, 1996. ↩︎
Там же. ↩︎